Неточные совпадения
Лариса. Но что меня заставило?.. Если дома
жить нельзя, если во время страшной, смертельной
тоски заставляют любезничать, улыбаться, навязывают женихов, на которых без отвращения нельзя смотреть, если
в доме скандалы, если надо бежать и из дому и даже из города?
— Неплохой человек она, но — разбита и дребезжит вся. Тоскливо
живет и, от
тоски, занимается религиозно-нравственным воспитанием народа, — кружок организовала. Надувают ее. Ей бы замуж надо. Рассказала мне,
в печальный час, о романе с тобой.
Населилось воображение мальчика странными призраками; боязнь и
тоска засели надолго, может быть навсегда,
в душу. Он печально озирается вокруг и все видит
в жизни вред, беду, все мечтает о той волшебной стороне, где нет зла, хлопот, печалей, где
живет Милитриса Кирбитьевна, где так хорошо кормят и одевают даром…
— Ну да, так я и знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго, уж и не встану» — вот чего очень часто боятся
в народе и предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь
в больницу. А вас, Макар Иванович, просто
тоска берет,
тоска по волюшке да по большой дорожке — вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте
жить. Ведь вы — так называемый странник? Ну, а бродяжество
в нашем народе почти обращается
в страсть. Это я не раз заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
«А вдруг всё это я выдумал и не буду
в силах
жить этим: раскаюсь
в том, что я поступил хорошо», сказал он себе и, не
в силах ответить на эти вопросы, он испытал такое чувство
тоски и отчаяния, какого он давно не испытывал. Не
в силах разобраться
в этих вопросах, он заснул тем тяжелым сном, которым он, бывало, засыпал после большого карточного проигрыша.
Он долго лежал с открытыми глазами, и
в голове его с мучительной
тоской билась одна мысль: вот здесь,
в этой комнате,
жила она…
Ибо
в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле и души их становятся пред Господом — и сколь многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо,
в грусти и
тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе:
жили ль они или нет.
— Меня, я думаю, дома ждут обедать, — сказала Верочка: — пора. Теперь, мой миленький, я и три и четыре дня
проживу в своем подвале без
тоски, пожалуй, и больше
проживу, — стану я теперь тосковать! ведь мне теперь нечего бояться — нет, ты меня не провожай: я поеду одна, чтобы не увидали как-нибудь.
Много было интересного
в доме, много забавного, но порою меня душила неотразимая
тоска, весь я точно наливался чем-то тяжким и подолгу
жил, как
в глубокой темной яме, потеряв зрение, слух и все чувства, слепой и полумертвый…
По временам, когда он заглядывал
в сторону соседнего села, где
жила жестокая Марья,
тоска начинала сосать его сердце.
Жив многие лета
в объятиях один другого, несчастные сии к поносной продаже восчувствуют
тоску разлуки.
На прошедшей неделе получил от Спиридова прямое письмо,
в котором много любопытного о нашем востоке. Статью о К. К. не стану вам передавать, вы все знаете, и
тоска повторять эти неимоверные глупости. Она до июля
живет в Оёке.
К голосу моему попривыкла ты; мы
живем с тобой
в дружбе, согласии, друг со другом, почитай, не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную, а увидя меня страшного и противного, возненавидишь ты меня несчастного, прогонишь ты меня с глаз долой, а
в разлуке с тобой я умру с
тоски».
Некуда деваться, не об чем думать, нечего жалеть, не для чего
жить —
в таком положении водка, конечно, есть единственное средство избавиться от
тоски и гнетущего однообразия жизни.
Слова любви, полные
тоски и молении, тихо нежили ее слух; губы ее чувствовали чье-то жаркое прикосновение, а
в жилах внезапно пробегала тонкая, разъедающая струя огня…
А как счастлив бывал он
в этой комнате некогда! он был не один: около него присутствовал тогда прекрасный призрак и осенял его днем за заботливым трудом, ночью бодрствовал над его изголовьем. Там
жили с ним тогда мечты, будущее было одето туманом, но не тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним, скрывающим светлую зарю. За тем туманом таилось что-то, вероятно — счастье… А теперь? не только его комната, для него опустел целый мир, и
в нем самом холод,
тоска…
Она совсем потеряла из виду, что подле нее,
в конторе,
живет существо, связанное с ней кровными узами, существо, которое, быть может, изнывает
в тоске по жизни.
Я
жил в тумане отупляющей
тоски и, чтобы побороть ее, старался как можно больше работать. Недостатка
в работе не ощущалось, —
в доме было двое младенцев, няньки не угождали хозяевам, их постоянно меняли; я должен был возиться с младенцами, каждый день мыл пеленки и каждую неделю ходил на Жандармский ключ полоскать белье, — там меня осмеивали прачки.
О мой милый! Я тебе так подробно описала этого господина для того, чтобы заглушить мою
тоску. Я не
живу без тебя, я беспрестанно тебя вижу, слышу… Я жду тебя, только не у нас, как ты было хотел, — представь, как нам будет тяжело и неловко! — а знаешь, где я тебе писала —
в той роще… О мой милый! Как я тебя люблю!»
Но чем ближе подходило время моего отъезда, тем больший ужас одиночества и большая
тоска овладевали мною. Решение жениться с каждым днем крепло
в моей душе, и под конец я уже перестал видеть
в нем дерзкий вызов обществу. «Женятся же хорошие и ученые люди на швейках, на горничных, — утешал я себя, — и
живут прекрасно и до конца дней своих благословляют судьбу, толкнувшую их на это решение. Не буду же я несчастнее других,
в самом деле?»
— Ну, уж я б ни за что не променяла своего леса на ваш город, — сказала Олеся, покачав головой. — Я и
в Степань-то приду на базар, так мне противно сделается. Толкаются, шумят, бранятся… И такая меня
тоска возьмет за лесом, — так бы бросила все и без оглядки побежала… Бог с ним, с городом вашим, не стала бы я там
жить никогда.
Влас (садится на нижнюю ступеньку у ног сестры). Надоела она мне. (Передразнивает.) Ах, я умираю с
тоски… Я сказал ей:
жить надо с людьми, умирать
в одиночестве…
Варвара Михайловна (горячо, с
тоской и досадой). Я не могу! Поймите вы — я не могу! Я сама — нищая… Я сама
в недоумении перед жизнью… Я ищу смысла
в ней — и не нахожу! Разве это жизнь? Разве можно так
жить, как мы
живем? Яркой, красивой жизни хочет душа, а вокруг нас — проклятая суета безделья… Противно, тошно, стыдно
жить так! Все боятся чего-то и хватаются друг за друга, и просят помощи, стонут, кричат…
Вот он просидел уже полчаса, час, и ему надоело до
тоски; неужели здесь можно
прожить день, неделю и даже годы, как эти люди? Ну вот он сидел, прошелся и опять сел; можно пойти и посмотреть
в окно и опять пройтись из угла
в угол. А потом что? Так и сидеть все время, как истукан, и думать? Нет, это едва ли возможно.
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной
тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится;
жила не на миру, не
в деревне с людьми
жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
— Ну, ступай
в избу! — сказал рыбак после молчка, сопровождавшегося долгим и нетерпеливым почесыванием затылка. — Теперь мне недосуг… Эх ты! Во
тоске живу, на печи лежу! — добавил он, бросив полупрезрительный-полунасмешливый взгляд на Акима, который поспешно направился к избе вместе со своим мальчиком, преследуемый старухой и ее сыном.
Он уже привык к разнородным впечатлениям, и хотя они волновали, злили его, но с ними всё же лучше было
жить. Их приносили люди. А теперь люди исчезли куда-то, — остались одни покупатели. Потом ощущение одиночества и
тоска о хорошей жизни снова утопали
в равнодушии ко всему, и снова дни тянулись медленно,
в какой-то давящей духоте.
И хотя эта суета
в конце концов не созидала и сотой доли того, что она могла бы создать, если бы была применена более осмысленным образом, но она помогала
жить и до известной степени оттеняла ту вещь, которая известна под именем жуировки и которую, без этих вспомогательных средств, следовало бы назвать смертельною
тоской.
В прошлую зиму я
прожил в ней два месяца и чуть не умер с
тоски: театр предурной, балы прескучные, а сплетней, сплетней!..
Она говорила по-русски дурно, по-французски прекрасно, умирала с
тоски,
живя в Петербурге, презирала все русское,
жила два года
в Париже, два месяца
в Лозанне и третий уже год сбиралась ехать
в Италию.
— А,
жив, так что же вы! — как будто даже со злобой говорила Елена Петровна и
в другое перенесла свою
тоску, боль, мучительный испуг, — вцепилась обеими руками
в худенькие, податливые плечи Жени, сильная и безжалостная, трясла ее и кричала...
В тоске,
в ужасе,
в бешенстве выбежал многострадальный господин Голядкин на улицу и стал нанимать извозчика, чтоб прямо лететь к его превосходительству, а если не так, то уж по крайней мере к Андрею Филипповичу, но — ужас! извозчики никак не соглашались везти господина Голядкина: «дескать, барин, нельзя везти двух совершенно подобных; дескать, ваше благородие, хороший человек норовит
жить по честности, а не как-нибудь, и вдвойне никогда не бывает».
Между тем слышишь, как кругом тебя гремит и кружится
в жизненном вихре людская толпа, слышишь, видишь, как
живут люди —
живут наяву, видишь, что жизнь для них не заказана, что их жизнь не разлетится, как сон, как видение, что их жизнь вечно обновляющаяся, вечно юная, и ни один час ее не похож на другой, тогда как уныла и до пошлости однообразна пугливая фантазия, раба тени, идеи, раба первого облака, которое внезапно застелет солнце и сожмет
тоскою настоящее петербургское сердце, которое так дорожит своим солнцем, — а уж
в тоске какая фантазия!
Меня свинцом облила
тоска, когда он уехал из Красновидова, я заметался по селу, точно кутенок, потерявший хозяина. Я ходил с Бариновым по деревням, работали у богатых мужиков, молотили, рыли картофель, чистили сады.
Жил я у него
в бане.
Я вспомнил эти дни много лет спустя, когда прочитал удивительно правдивый рассказ А.П. Чехова про извозчика, который беседовал с лошадью о смерти сына своего. И пожалел, что
в те дни острой
тоски не было около меня ни лошади, ни собаки и что я не догадался поделиться горем с крысами — их было много
в пекарне, и я
жил с ними
в отношениях доброй дружбы.
— Да мамынька за косы потаскала утром, так вот ей и невесело. Ухо-девка… примется плясать, петь, а то накинет на себя образ смирения,
в монастырь начнет проситься. Ну, пей, статистика, водка, брат, отличная… Помнишь, как
в Казани, братику,
жили? Ведь отлично было, черт возьми!.. Иногда этак, под вечер осени ненастной, раздумаешься про свое пакостное житьишко, ажно
тоска заберет, известно — сердце не камень, лишнюю рюмочку и пропустишь.
В деревне, без службы, Иван Ильич
в первый раз почувствовал не только скуку, но
тоску невыносимую, и решил, что так
жить нельзя и необходимо принять какие-нибудь решительные меры.
Он
жил недалеко от цирка
в меблированных комнатах. Еще на лестнице он услышал запах, который всегда стоял
в коридорах, — запах кухни, керосинового чада и мышей. Пробираясь ощупью темным коридором
в свой номер, Арбузов все ждал, что вот-вот наткнется впотьмах на какое-нибудь препятствие, и к этому чувству напряженного ожидания невольно и мучительно примешивалось чувство
тоски, потерянности, страха и сознания своего одиночества.
— Конечно, после, — решил Коновалов. —
Живут люди и смотрят
в жизнь, и вбирают
в себя чужое горе жизни. Глаза у них, должно быть, особенные… И сердце тоже… Насмотрятся на жизнь и затоскуют… И вольют
тоску в книги… Это уж не помогает, потому — сердце тронуто, из него
тоски огнем не выжжешь… Остается — водкой ее заливать. Ну и пьют… Так я говорю?
Такая, скажу я тебе, братец мой,
тоска, что невозможно мне
в ту пору
жить, совсем нельзя.
Афоня. Нет, не к росту. Куда мне еще расти, с чего! Я и так велик по годам. А это значит: мне не
жить. Ты, дедушка, возьми то: живой человек о живом и думает, а у меня ни к чему охоты нет. Другой одёжу любит хорошую, а мне все одно, какой ни попадись зипунишко, было бы только тепло. Вот ребята теперь, так у всякого своя охота есть: кто рыбу ловит, кто что;
в разные игры играют, песни поют, а меня ничто не манит.
В те поры, когда людям весело, мне тошней бывает, меня
тоска пуще за сердце сосет.
Вложи ей, господи, огненную искру
в сердце,
в легкие,
в печень,
в пот и
в кровь,
в кости,
в жилы,
в мозг,
в мысли,
в слух,
в зрение, обоняние и
в осязание,
в волосы,
в руки,
в ноги-тоску, и сухоту, и муку; жалость, печаль, и заботу, и попечение обо мне, рабе (имярек)».
Он
жил в полусонном состоянии расслабленности и отупения: мысли его пересекали одна другую и вдруг проваливались куда-то
в темную глубину души, где притаилась жадная
тоска и откуда по всем
жилам острою отравою растекалась злая горечь.
Никита. Ты думаешь, я
в шутку? Думаешь, что пьян? Я не пьян. Меня нынче и хмель не берет. А
тоска, съела меня
тоска на отделку. Так заела, что ничто-то мне не мило! Эх, Маринушка, только я
пожил, как с тобою, помнишь, на чугунке ночи коротали?
Он вглядывался напряженно
в потемки, и ему казалось, что сквозь тысячи верст этой тьмы он видит родину, видит родную губернию, свой уезд, Прогонную, видит темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей, которых он там покинул; зрение его туманилось от слез, но он всё смотрел вдаль, где еле-еле светились бледные огни парохода, и сердце щемило от
тоски по родине, и хотелось
жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и
прожить без страданий хотя бы один день.
В последние минуты мой личный нерешительный и мягкий темперамент сказался опять какой-то жгучей
тоской, безграничной жалостью к себе самому, к своей нравственной личности, ко всему, чем я
жил до сих пор, что думал, во что верил, на что надеялся.
Николай. Я подумал, что бросать мне этот образ жизни не следует, чтоб не растерять знакомства. Занял
в одних руках значительную сумму за большие проценты, уплатил все мелкие долги и зажил опять по-прежнему,
в ожидании будущих благ. Все мне казалось, что получу большой процесс. Ну, а дальше уж просто. Процесса большого я не получил, деньги
прожил, а долг, как петля на шее. Петля давит,
тоска, отчаяние… А от
тоски праздная, трактирная жизнь… Вот и вся моя нехитрая история.
Взгляни сюда, на эту грудь,
Она не
в ранах как твоя,
Но
в ней
живет тоска-змея!
—
В тюрьме я сидел,
в Галичине. «Зачем я
живу на свете?» — помыслил я со скуки, — скучно
в тюрьме, сокол, э, как скучно! — и взяла меня
тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он
живет? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо.
Живи, и всё тут. И похаживай да посматривай кругом себя, вот и
тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как!
— Эх, да ведь надо ж с собой делать что-нибудь! — беззаветно махнул рукою Лубянский. — Ведь меня тоже
тоска взяла жить-то так, как я
живу! Сами вы посудите, сударыня, что бы я стал делать? Вернуться
в Славнобубенск — ну, претит мне это! Не могу! И думал уж было, да не могу!.. И вы сами, конечно, хорошо понимаете мои чувства, отчего и почему не могу я… ведь там мне на каждом шагу…